23.12.15. Фрагмент интервью писателя Евгения Гришковца рижскому порталу Delfi.
"О судьбе Украины. Я не знаю, что у них там будет. И к сожалению, приходится говорить, что это будет ТАМ, а не У НАС. Притом что сам я, по большей части, этнический украинец, девичья фамилия моей мамы — Цыганенко, а бабушка — из Жданова, ныне Мариуполя…
На своем сайте odnovremenno. com я подробно описал феномен, что по отношению к нам (россиянам) украинцы сегодня ведут себя как эмигранты. Им там плохо, но они стараются писать, как им там хорошо, и по возможности сочувствовать нам. Сбили самолет — на улицах ликовали, а мне в письмах пишут: сочувствуем. И, вообще, следят за самыми плохими новостями — это типичная для эмигрантов терапия, следить за родиной, как там плохо. Желаю им всяческого благополучия и радости. Чтобы они были самобытными, а Гоголь для них не стал иностранной литературой. Чтобы они не выдумывали глупости, переводить Пушкина, Лермонтова и Гоголя на украинский язык. Это бессмысленно. Эти писатели и в мире неизвестны, потому что непереводимы…
Любой человек, который находится в состоянии гнева — он всегда уверен в своей правоте. Другое дело, что гнев — темен, он человека оглушает и ослепляет или, наоборот, искривляет и обостряет его зрение, давая неадекватную картину мира… Национальная идея украинцев сегодня во многом заключается в ненависти к России — пусть они не соглашаются и не хотят так упрощать.
Думающий, чувствующий, переживающий и страдающий оттого, что происходит, человек в России ищет ответы на вопросы К СЕБЕ. А у таких же мыслящих, чувствующих и прекрасных украинцев — у них все вопросы пока К НАМ. И пока это будет так, у них ничего не получится. Но вечно так не будет — жизнь свое берет.
О тревогах за Европу и Россию.
Меня тревожит то, что происходит в мире, что нет ориентиров… Я живу в России и намерен в ней жить, и остро, как личное страдание переживаю, что Европа, как некий образец способа жизни, смыслов, очарования — все это для России потеряло значение… Когда-то мы делали у себя евроремонты, хотели, чтобы если не в подъезде и на улице, то хоть в квартире была Европа, пусть в Кемерово и Иркутске. Теперь Европой нельзя быть очарованным. В России люди остро чувствуют несправедливость, а тут звучит оскорбительная и бессмысленная риторика.
Недавно я участвовал в конференции в Берлине, где были представители Латвии, Литвы, Эстонии — я им так и сказал: я утратил к вам уважение. Почему? Если вы всерьез опасаетесь военной агрессии со стороны России — вы дураки. Если вы изображаете страх, то вы подонки. Они говорят: у нас такая застарелая память об агрессии. А я им: жить по старой памяти тоже глупость, и это совсем не по-европейски. Что теперь, любой еврей должен бояться любого немца или любого, кто говорит по-немецки?
Меня тревожит, что та Европа, в которую мы влюбились 20 лет назад, ее уже нет, а вскоре не будет вовсе. И Европа в лице безответственных и ничтожных людей ничего с этим не пытается делать. На идиотку Меркель я смотреть не могу, особенно когда она делает селфи с мигрантами… Я-то пожил с мигрантами. Когда в 90-м году я приехал в Берлин, как угнетаемый в России еврей, меня по Красному кресту поселили жить с двумя марокканцами — это было очень по-европейски. Их надежды оправдались — я вернулся домой.
И самая большая тревога — то, что в школе мы воспринимали, как демагогию, фразу "Лишь бы не было войны", а в преддверии 2016 года она звучит актуально.
О русском коде.
В связи с разговорами о разнице культурных кодов, мне вспоминается фраза: "А женщина ведь тоже человек!" Можно продолжить — швейцарец тоже человек… Только в немецкоязычном мире я сыграл не одну сотню своих спектаклей, во Франции — больше сотни, с переводом на французский… Я не рассказываю, как русские встречают Новый год, но темы детства, ожидания чего-то, взросления, разочарования, любви — они ясны всем. Различия находятся не в области кодов, а в области бытовых знаний, экзотики. А коды работают на всех — мы универсальные люди. Про китайцев не знаю, но в Европе уж точно. В этом смысле, я не знаю, чем человек из Томска меньше европеец, чем человек из Клайпеды. Разве что в Томске университет получше, а люди иностранные языки лучше знают, чем в Клайпеде, зато в ней погода получше.
О счастье.
Отвечу словами Андрея Тарковского: умный человек христианской культуры может быть счастлив, лишь когда не думает о смерти — в процессе дружбы, любви и любимой работы. Я помню, как я был счастливым, но это было в детстве. Иногда я бываю счастлив и сейчас, но очень коротко — я понимаю, что так сильно, как в детстве, я уже никогда не буду счастлив, чтобы я ни делал. Поэтому позволяю себе не суетиться на эту тему. Тем более что тот же Тарковский сказал: счастье — слишком ничтожная цель, чтобы ее добиваться."